Высоцкий: вне времени и пространства - Павел Сурков

Так происходит и с невероятным «кольцом» театральной карьеры Высоцкого: дело в том, что его сценическая жизнь началась и закончилась одним и тем же сюжетом, более того — одним и тем же произведением (правда, выступил он в разных ролях) — речь идет о «Преступлении и наказании» Ф. М. Достоевского.

В 1959 году режиссер и актер Виктор Сергачев ставит с учащимися третьего курса Школы-студии МХАТ отрывок из «Преступления и наказания». У Сергачева в этот момент — период сильного увлечения Достоевским, он пытается «перевести» прозу русского классика на театральный язык. Для постановки с двумя студентами — Владимиром Высоцким и Романом Вильданом — Сергачев выбирает чрезвычайно сложный отрывок: последний приход Порфирия Петровича к Раскольникову, тот самый, где: «Как кто? Вот вы и убили, Родион Романович».

Надо сказать, что в перестроечные годы к этому эпизоду из «Преступления и наказания» было приковано повышенное внимание и литературоведов, и журналистов социальной направленности. В то время, когда редкая газета или журнал не выходили со статьей о зверствах палачей суровых времен, готовых пришить зайцу волчий хвост и обвинить человека в преступлениях, которых он не совершал, образ Порфирия Петровича подвергался весьма неоднозначной трактовке — что вот, мол, прекрасный типаж следователя, который может обвинить человека в преступлении, которого тот не совершал. Доказывалось это текстуально следующим образом: Раскольников на самом деле не убивал старуху, все это привиделось ему в горячечном бреду — мы же помним, что перед убийством он заболел, все делает в лихорадке, и картины пути к старухе — это некий фатум, некая иллюзия, Достоевский их именно так и описывает, словно они снятся Раскольникову, словно это плод его истомленного болезнью сознания. Настоящий убийца определен сразу — это Миколка Дементьев, маляр, укравший сережки (а вовсе не нашедший их), которого первым делом и хватают на месте преступления.

Но Раскольников совершает-таки преступление — он совершает не физическое, но мыслепреступление, фактически по Оруэллу, — что и понимает Порфирий Петрович. И карает он Раскольникова как истинного убийцу — именно за то, что преступление было совершено, пусть и в сознании, а не в реальности. Но — какая разница: раз мог настолько продумать убийство и сам веришь в то, что ты убийца и есть (или следствие поможет тебе в это поверить), — то и наказан ты должен быть должным образом. Иными словами, Достоевский проводит параллель между мыслью и делом, а его Порфирий — выступает в качестве рока за грехи, допущенные в мыслях.

Весьма своевременная точка зрения для конца 80-х, хотя космически далекая от сюжета и истинного смысла романа — но тем и велика русская классика, что допускает множество трактовок, в том числе и столь невероятных.

И постановка Сергачева, сама того не ведая, как раз и раскрывала сосредоточение на конфликте Порфирия Петровича и Раскольникова, когда Порфирий апеллирует не столько к действию героя, сколько к его мыслям, сколько к его сознанию. Сергачев решает ставить отрывок в точном соответствии с ремарками Достоевского — несмотря на то, что итоговый прогон явно получится минут сорок, существенно больше, чем положено для студенческих показов и отрывков. Тем более, что ответственность, которая лежала на молодых студийцах, была невероятно велика.

Вспоминает Сергачев: «Сразу оговорюсь — это был не просто экзамен по актерскому мастерству. Третий курс — решающий. Если на третьем курсе актер не состоялся, то дальнейшая судьба его очень сомнительна. Вот почему на экзамене было много преподавателей: пришли Поль и Белкин — профессора по западной и русской литературе (Белкин считался крупнейшим специалистом по Достоевскому).

Отрывок этот имел серьезный успех. Во всяком случае, Павел Владимирович (Массальский, ведущий мастер курса Высоцкого, знаменитый театральный актер. — П. С.) сказал про Высоцкого: «Ну вот, теперь я понял, что вы — актер». Белкин подошел к нам и сказал, что это — настоящий Достоевский, что давно такого не видел.

Володе пятерку поставили. У Вильдана уже была пятерка на 2-м курсе, а у Высоцкого за 1-й и 2-й курсы по актерскому мастерству были четверки…»[58].

Эта работа — пусть ранняя, юношеская, но уже остаточно уверенная и яркая — получила довольно высокие профессиональные оценки. Как вспоминал Алексей Якубовский, игравший с Высоцким в его первом спектакле: «Его Порфирий Петрович был человеком, глубоко заинтересованным в своем деле. Он был захвачен процессом выявления истины — понятным, необходимым, но вместе с тем каким-то дьявольским, совершавшимся на уровне какого-то фокуса или магии. То была действительно психологическая битва между Порфирием Петровичем и Раскольниковым… Я думаю, что роль Порфирия Петровича была как бы „предначалом“ Высоцкого. Он запоминался в ней живостью, темпераментом, одаренностью, своим абсолютно личным участием в ситуациях и проблемах персонажей… Высоцкий в этом спектакле предстал перед нами преданным и истинным любителем своей профессии. Он играл так, как только может играть человек, который всецело отдает себя делу…»[59].

Возврат к Достоевскому случится буквально перед самой смертью, когда в 1979 году Любимов решится ставить «Преступление и наказание». Сценическую адаптацию произведения делает знаменитый журналист и писатель Юрий Карякин. Гениальный Боровский придумал великолепную сценографию — в черном пространстве сцены словно в пустоте висели старые двери, которые то открывались, то закрывались, и из-за них выходили в пространство спектакля герои Достоевского.

Высоцкому была предложена роль Свидригайлова — не главная, но важная и фактически центральная. Да и само карякинское решение сюжета знаменитого романа было весьма неоднозначным. Как писал об этом Вл. Новиков: «…Свидригайлов тут явно выходит на первый план, возвышаясь над Раскольниковым, который будет беспощадно развенчан. Не за что жалеть человека, который своим поступком стер границу между добром и злом, заранее оправдал все жестокости двадцатого века. Этот студентик, по мысли Карякина, — будущий Владимир Ильич, недаром тот потом Достоевского так невзлюбил и обозвал „архискверным“. В общем, работа интересная предстоит, может получиться на уровне Лопахина (которого Высоцкий уже сыграл в постановке А. Эфроса — Прим. авт.), а то и выше…»[60].

Любимов в «Преступлении и наказании» делает для Высоцкого-Свидригайлова двойной ход — с одной стороны, подбрасывая зрителям «знакомую кость»: он дает Свидригайлову в руки гитару, и тот поет романс Высоцкого «Она была чиста, как снег зимой…», но с другой — наделяет его несвойственной Высоцкому статичностью. Как вспоминал Вениамин Смехов: «Свидригайлову — враждебно-чуждому для Раскольникова — надлежало отличаться от всех персонажей малой подвижностью и барской устойчивостью в «кадре» сцены. Любимову и Боровскому нравился здесь Володя «крупным планом»…»[61].